Волновалось себе море на раз, два и три, но пришел Петр Белый и нажал на паузу. Все страхи и соблазны, что влекли человека к водной стихии от Гомера до Айвазовского, Белый сковал ребристой поверхностью профлиста. И когда этот сорняк урбанистики, утомляющий своей вездесущей будничностью, выдает себя за половодье чувств и „мятежный, просит бури“, то его оцепенение в возвышенной балетной позе вызывает и у зрителя оцепенение - забор возомнил себя владычицей морскою! Но Белый не случайно „флейтам водосточных труб“ предпочел для этого ноктюрна инквизиторские изломы профлиста. Однажды Теодор Адорно предостерег от „заблуждения, что для укрепления в искусстве высочайшего содержания высочайшее содержание и надо излагать“. Петр Белый, верный в своем творчестве „онтологически привелегированным, сверхсерьезным темам“ (Роман Осминкин), а потому находящийся в этом смысле в зоне риска, в эту ловушку не попадается. К „высочайшему“ Белый прикасается ржавыми заусенцами изможденных прошлыми жизнями редимэйдов, неритмичными ударами молотков и царапинами болгарок, вырывающими материал из забвения на свалках вторсырья.
Возвышенное – это грубая работа. И на этом пути Белый всегда добивается от материала, к которому прикасается, ему несвойственное, открывает в нем иную природу. Вот очевидно же, что нормальное состояние профлиста - неподвижность. К ней он всем ходом и смыслом своего появления на свет предуготовлен. Кровля, забор - это и есть то самое, что „под небесами, где крыша дома твоего“, недвижное, незыблимое. И если профлист вдруг приходит в движение, это всегда связано с катастрофой - ураганом, землетрясением, цунами. Здесь же Белый поручает профлисту быть не жертвой катастрофы, а ее источником - волной, суть и форма существования которой есть движение. Профлист застывает в форме волны - жертва застывает в танце палача. В этой смертельной для волны статике художник концентрирует чистый аффект невоплощенной потенции, какого-то остро необходимого, но невозможного к осуществлению действия. Профлист совершает тут удивительное - превращает кинетическую энергию в потенциальную: он не хочет двигаться, ведь так ему привычней, но он готов сорваться в любое мгновение, ведь теперь он волна!
«И в нас клокочет та же жажда, Такой же сладкий динамит, Который вырвется однажды — И без обид.»(Константин Стешик)
- говорит, кричит, орет нам в лицо захудалый профлист! Но не стоит волноваться - не вырвется. Как и нарисованный камин из сказки никого не согрел, так и волна из профлиста не окатит свежестью, не собъет с ног, не смоет то, от чего давно пора бы избавиться. Петр Белый, конечно, меланхолик, но не романтик, а его искусство – не утопия, а союз печали и здравомыслия. Застывшая стихия, поселившаяся в складках жестяных волн, их красота монументальной порывистости, берут на себя – как бы на время, поставленное на паузу – невозможность реального движения и действия. Ведь когда движение и действие невозможны и остается только замереть, можно вообразить себе, что движешься и действуешь, поставив на паузу что-либо другое - значительное, неподвластное.