Точнее и яснее, чем многие, кто писал об Альберто Джакометти, рассказал о нем Жан Жене. К моменту, когда Жене приступил к своему эссе, швейцарский скульптор с легкой руки Жана-Поля Сартра уже прослыл прожженным экзистенциалистом. Впрочем, из тех, кто хотел подключить Джакометти к своему интеллектуальному проекту, чуть было не выстроилась очередь. Андре Бретону, например, было лестно считать Джакометти заядлым сюрреалистом. Не тут-то было: приватизировать его было задачей не из простых. Сам художник не возражал против той или иной интерпретации своих произведений, оставаясь самим собой. Жене завел разговор о сути творчества Джакометти, игнорируя экзистенциалистское или сюрреалистское толкования. Он написал не об отвлеченных идеях, ассоциативно связанных с работами мастера, а непосредственно о его скульптуре: о тактильном опыте, об уминании материала и о взгляде скульптора на то, как руки вылепляют пластический объем. Отчуждение и касание, по Жене, были ключевыми сюжетами искусства Джакометти.
Скульптуры Петра Дьякова тоже просятся быть истолкованными философски или в соответствие с той или иной эстетической доктриной. Не пластически и не тематически, но типом образности, открытой к большим идеям, они похожи на произведения Джакометти. И точно так же, как работы Джакометти, ускользают от абстрактных интерпретаций. Дьяков тоже идет от касания как ключевого опыта в работе скульптора. Мануальность, рукотворность делания скульптуры испытывается им в каждой работе максимально полно. Его произведения рождаются из интенсивных трансформаций материала и замысла. Эти метаморфозы бывают, как минимум, двух типов.

В первом случае лепка опосредована поп-артистским жонглированием всякой всячиной из лавки «Все по 36 руб.». За отправную точку берутся «характерные головы» Франца Ксавера Мессершмидта — модный сюжет из истории искусства. Не так давно за одну из этих голов Лувр выложил около двух с половиной миллионов долларов. Скульптор вошел в историю именно этой серией, хотя она была сделана под занавес карьеры и сопутствовала его увольнению из Венской академии художеств. Аффектированная мимика, искаженные в гримасах лица воспроизведены Петром Дьяковым точь-в-точь и инкрустированы дурацким барахлом: коробочкой из-под духов, упаковкой леденцов и прочими маленькими радостями героев и жертв общества потребления. Неоклассическая скульптура с неожиданными барочными дигрессиями, зачастую неотличимыми от психиатрического рецидива, выставлена на посмешище. Касание здесь — безалаберная издевательская шутка. Петр Дьяков сводит счеты с академической школой, которая дала ему ремесло, но утаила радость творческой свободы.

Из этого касания-отторжения возникает метаморфоза номер два — новый пластический язык, разработанный скульптором за последние несколько лет. Когда-то Эмиль Антуан Бурдель рассказал на поверхности скульптуры об опыте касания материала, превратив ее в эффектный экспрессионистский дневник. Его Бетховен пленил не одно поколение завсегдатаев Эрмитажа. Петр Дьяков ведет свой рассказ, тщательно документируя следы собственного присутствия, — запечатлевает свои пальцы в момент лепки. Форма рождается из сочленения указательного и среднего, из сведенной вместе пятерни, из большого пальца правой руки, сомкнувшегося с безымянным левой. Сплетение пальцев удивительным образом не неприятно, как можно было бы подумать, перебирая в памяти сюрреалистские образы членов тела, предающихся самостоятельному существованию. Нет тут ни намека на вышедшее в тираж касание из «Сотворения мира» с Сикстинского потолка, ни легкой эротики из фильмов категории B. Скульптуры Петра Дьякова говорят на пока не узнанном широкой публикой языке жестов. Это не считываемый нами сурдоперевод, новая пластическая абстракция, акционистская документация работы над материалом и образом.
Даже сегодня художнику далеко не всегда находится место в собственном произведении. Кто-то изобразит свой едва угадываемый полупрофиль в глубине картины, кто-то мелькнет в видео, иной остроумец выпишет на переднем плане кончик своего носа. Аналогично живописи действия эпохи Джексона Поллока скульптуры Петра Дьякова свидетельствуют о непосредственном присутствии автора, о разработке образа, о множественности моментов творчества, в которых из сотен слепков рук автора рождается произведение. Перед нами скульптура действия, не стирающая ни одного касания своего создателя, рассказывающая в подробностях о всех слагаемых работы, пластический язык, говорящий сам за себя.

Станислав Савицкий