Цикаришвили — мастер создания сюжетных коллизий, придумщик, вовлекающий друзей, коллег в сферу собственного мифотворчества, лидер группы «Север-7», где живой дух игрового, перформативного начала сказывается на характере работ каждого из участников. Первый масштабный выставочный проект художника «Неудобная Р» - о постоянном и неуклонном стремлении к уходу от устоявшихся форм репрезентации, попытка создания Gesamtkunstwerk, где живопись, скульптура, инсталляция, графика, объект теряют свои границы, а темы и эмоциональные модусы восприятия сменяются, сообщая одновременно о тяжести и о хрупкости, о смерти и о живой плоти, о памяти и о забвении, о злободневном и непреходящем. Карикатурность и гротеск, не чуждые его работам, окрашены в макабрические тона: художнику хватает бесстрашия столкнуть зрителя с темными, глухими и мрачными сторонами бытия. Режиссер-сценограф, лицедей-травести, архитектор-фантаст, скульптор-игрушечник, живописец-фактурист, мастер руинных объектов, рисовальщик-перформансист — таков диапазон творчества художника, на разные лады пропевающего свою «неудобную Р».

Тяготение художника к скульптуре есть определяющая черта его творчества. Земля и прах, комковатая, почвенная фактура тяжелой сырой формы – матричное, исходное начало, определяющее характер его работы – будь это живопись, графика, скульптура или перформанс. Он берет вещь во всей ее неприглядной, черновой основе, ценя это состояние недовоплощенной, косноязычной формы. Его влечет социальная фактура, человеческие отношения и физиология тела, проявляющаяся во внимании к физиогномике, жестикуляции, гротеску и чувственному началу плоти. Скульптурные фигурки человечков персонажны – это характерные представители современного российского социума. В отличие от «фарфоровых», как будто отлитых по некой готовой форме, фигурок Гриши Брускина, начавшего с големов Homo soveticus и продолжившего в монструозно-сюрреалистическом ключе, здесь, в пластике художника присутствует другой подход. Александр экспрессивен, чем-то эти человечки, подкрашенные в лубочно-игрушечном стиле, напоминают пластилиновых анимационных героев – они также подвижны и подвержены трансформации, перетеканию из одного состояния в другое.

Неустойчивость и текучесть смыслов отражают подвешенность и зыбкость социальных реалий, где неизбывные архетипические персонажи российской жизни могут быть описаны как языком прозы Сергея Довлатова, так и Генри Миллера – от укорененного в реалиях жизни черного юмора и сарказма – до раскрепощенности смысла на грани высокого бреда, балансирующего между безумием и пошлостью. Русские придурковатые типажи, маленькие человечки, ползущие на карачках – это и сам художник, разыгрывающий в своих перформансах карту дурака, человека дна, парии, неудобного в светском обществе персонажа, но это может быть и упавший ангел Ильи Кабакова и перевоплотившийся в уличного цербера Олег Кулик. Превращаясь в бабку, которая тоже то падает, то ползет, одного из его излюбленных двойников, перформативного alter ego художника, он сообщает этой фигуре магические свойства. Бабка, сидящая у выцарапанного портала подобно стражу-привратнику в таинственный мир, выступает трикстером, обозначающим границу-переход – своего рода архаический тотем, универсальный образ, подобно «Нана» - женским фигурам Ники де Сен Фаль архетипическим и, одновременно, китчево-попартным.
В большинстве вещей наличествует автобиографическое начало, проявляющееся в тяготении к мнемоническим оксюморонам, фантомным образам, говорящим артефактам, вещдокам и фактурам из прошлого, дорогих сердцу художника. Наращивая объемы своих живописных и графических работ, он превращает их в многослойный палимпсест, распадающийся на множество фрагментов, но при этом связный и живой, беспрерывно становящийся и потенциально незаконченный как сама жизнь. В него включаются наброски, сделанные во время сеансов перформативного рисования, комковатая фактура краски и мятой бумаги, потеки, грязца – все, что создает характер катастрофического соприкосновения реальности с руинированным миром, настоящего с прошедшим временем.

Таким образом, нонфинитность и принципиальная разомкнутость и открытость работ художника входит в противоречие с герметичным, полным уходящих и недоговоренных смыслов и потаенных отсылок миром мерцающих гештальтов, имеющих отношение к его индивидуальному художественному мифотворчеству. В нем важное место занимает мир детских воспоминаний и образов родных, впрочем, раскрываемых не обязательно романтически, но с изрядной долей абсурда, иронии и юмора. Холст, где художник изображает самого себя, стоящего перед родителями, сидящими за столом отсылает и к «Возвращению блудного сына» Рембрандта и к «Опять двойке» Решетникова, это и реалистическая сцена, и мнемоническая картина. Большой триптих «Тайная вечеря» - парафраз полотен Караваджо и, одновременно, коллективный портрет художников группы «Север-7».
Зримая вещественная фактура его земляной живописи, когда в качестве исходного материала берется сама земля, отнюдь не брутальна – в ней, наоборот присутствует легкое, призрачное напечатление, соприкосновения одного мира с другим, смутное припоминание, как в недопроявленном фотонегативе. Наращивая живописную плотность, художник достигает предметности, и вот уже фантомность изображения уступает место зримой материи вещи: плоскость выпрастывается в объем, изображение становится объектным. Земляные холсты легко сопрягаются с архитектурными макетами – дольменическими строениями неизвестной архаической цивилизации, прорастающими из самой почвы. В соединении различных техник, фактур, живописной вещественности со скульптурной формой, человеческих фигур с архитектурой, масштаб которой может быть помыслен произвольно – от игрушечного до мегаломанического, видится стремление придать всем вещам качество слитной единой материи, почвы, из которой они прорастают совершенно свободно, по собственному волению.

В этом естественном, органическом прорастании совершаются метаморфозы, происходит алхимические таинства превоплощения, игра становится жизнью и наоборот. Большая фигура, закутанная в зимнюю одежду, преобразуется из бабки в мальчика – так совершается перемена возраста и пола, время течет вспять, а художник обретает новое alter ego, прощаясь с собой прежним.

Глеб Ершов