Главное запрещенное слово нынче – «последний». Чтобы не сказать «последний», говорят «крайний». Крайние у нас теперь и запуск спутника, и корпоратив. С этим словом мы вернулись в СССР, во времена «Очереди» Владимира Сорокина, когда со всех сторон слышалось «Кто крайний?» Образ ли слова тащит за собой реальность, или «бытие определяет сознание» - «домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» - в этом самое время разобраться на очередной развилке нашей истории.
От предыдущих выставок живописи Шинкарева, эта отличается тем, что на ней собраны картины из разных серий и не серийные тоже, написанные большей частью в 2015 году. По такому простому принципу собирается множество стандартных проектов. Но иногда, повинуясь времени, мы начинаем видеть в продукции особенного года особый смысл, как это сделал автор любопытной книги «1913. Лето целого века» Флориан Иллиес. Когда история стоит в небе грозой, события, даже самые незначительные холмики и овражки рельефа, выстраиваются особенным пейзажем.

У Шинкарева такими особыми внезапно приблизившимися объектами смотрятся несколько картин. И, прежде всего, монументальная композиция, посвященная Альберту Шпееру, выжившему Хираму Третьего Рейха. В творчестве Шинкарева была уже картина киферовского настроения: «Могила неизвестного художника», но теперь его живопись мощнее изначального импульса, каким бы сильным он ни был. Шинкарев ограничивается хотя и большим, но человеческим «кабинетным» форматом: зал Рейхсканцелярии уменьшается, погружаясь в дымно-серое свечение, напоминающее о развеянном в прах величии. Потолок вскрыт, как матрас, в котором искали деньги, над пустотой стен. И нас волнует одно: куда переселяется, утекая этот неуспокоенный дух? Что за свет в конце этого туннеля, в низком дверном проеме разрушенной анфилады Шпеера?
Другая картина уже о наших делах: вид на памятник Ленину и здание Финляндского вокзала. Раньше Шинкарев писал Ленина со спины, балансирующим на кубах постамента, вопросительно вглядывающимся в туман над рекой. Теперь памятник штопором уверенно воткнут перед фасадом здания, который, по контрасту с темной бронзой, сверкает слепящей мглой на фоне абсолютно ровного, будто на принтере распечатанного неба.

Вокруг пейзажа с вокзалом и памятником располагаются, конечно, «Мрачные картины»: «Улица Шкапина», «Смоленка», «Завод в Сестрорецке», «Колпино». Там дышит жизнь и совершаются неизвестные события. Поздним вечером по улице в Колпино идут два человека, объединенные одним жизненным планом, в их общей судьбе в этот момент преломляется будущее сонного городка. В комнате мужчина, присев на кровать, смотрит через плечо на свою спящую подругу: эта мелодия Владимира Николаевича Шагина здесь звучит совершенно по-новому, потому что Шинкарев обходится почти без цвета, он лелеет райский мерцающий жемчуг кожи. В другой картине о любви, на этот раз посвященной Михаилу Рогинскому, женщина с кошелкой стоит в дверях бурой барачной комнаты, где за столом возле чайника, отвернувшись, сидит ее муж. Насколько скупа здесь жизнь и наперечет предметы, настолько же глубоко едины в своем сходстве, независимо от пола, люди, словно ветки на одном не богато растущем дереве.

В 1998 году Шинкарев написал картину «Подводная лодка капитана Немо пережидает на Таинственном острове тревожное время». Таинственный остров выглядел, натурально, как дюны Финского залива где-нибудь в Курорте. И сам Шинкарев, как привыкший слышать море под волнами капитан подлодки, пишет свои светящиеся, то выплывающие из красок, то уходящие в пелену сияния картины. Их корпус ковчегом принимает в себя всё, что надо сохранить: облики людей, города, природу и - в качестве вакцины - образы мысли, которые ставят наш мир на край.

Екатерина Андреева